Нулевая гравитация

Гравитация, скажу я вам, штука очень непростая и в то же время притягательная. У сценариста и режиссёра, моего кино-эйнштейна, Вуди Аллена эта космогоническая величина стала метафорой названия. Я понимала, когда покупала сборник рассказов, что за историями не будет того мира, кой очарователен в авторском фильме, что увидеть реальность Аллену проще через стекло, однако некоторые этюды все же хороши и современному елейному читателю, ищущему разные жанры, а не застрявшему в чём-то одном, даже будут полезны.

И почему, стало быть, именно так автор назвал свою книгу? Не хочется подразумевать здесь качество и стиль текстов, искать скрытые смыслы в идее свободного падения и отсутствия рамок и писательских установок. Может быть, Вуди Аллен намекал на какую-то важную точку своего словесного пути или даже на новую грань себя. Однако эта версия не так уж убедительна: Аллен давно публикуется в «The New Yorker» у Дэвида Ремника. (К слову, как все-таки похож Юстас Тилли на Онегина). В любом случае, слово «нулевая» не красит никакое существование, и только тонкий сатирик смог бы себе его позволить. А тонких сатириков в моей читательской жизни всего два: Михаил Щедрин и Михаил Жванецкий. А теперь случилось ни больше ни меньше гравитационное обнуление.

У М.Е. Салтыкова-Щедрина есть уникальная в своем роде вещь — «Сказки для детей изрядного возраста». Главный вопрос, который я себе в связи с ней задаю, такой: «был человек – и нет его, так-то вот и всё на сём свете»; и в таком случае, что есть жизнь и каким в этой жизни следует быть человеку? То рачение и фантасмагория, а современный читатель, уточнённый и выросший на Сьюзен Коллинз, скажет, что это стимпанк, так вот тот гротеск, с коим Щедрин вторгается в жизнь российской действительности 19 века, отзывается историческим пророчеством для землянина во всякое время. Такая спекулятивная фантастика может быть только у Михаила Евграфовича и только в одном рассказе Вуди Аллена: вот его начало

Две недели назад Эйб Московиц упал замертво в результате сердечного приступа и был перерожден в лобстера. Пойманный у берегов штата Мэн, он был отправлен на Манхэттен и брошен в аквариум пафосного рыбного ресторана в Верхнем Ист-Сайде. <…> «Кто это?» — сказал Московиц, все еще ошеломлённый мистическим посмертным ударом, превратившим его в ракообразное.

Скажу прямо, это гениально. Это даже лучше, чем первый монолог Гэтсби, интеллектуала-отшельника, влюблённого в Нью-Йорк, из Алленовского «Дождливого дня..» Так вот у Салтыкова-Щедрина на таком уродском перерождении строятся почти все сказки. Необязательно даже перевоплощаться физически, достаточно бодро топтаться писклявым пескарем или глупым дикарем по земле этой бренной, чтобы понять, как это никчёмно заботиться лишь о насущном, ибо надобно хотя бы иногда, иногда, друзья, заглядывать в вечное, где честь, достоинство, правда, свобода, мир и добро, например.

А если говорить о художественной драматургии режиссёра, то мне понять его рассказы было трудно, они есть выжимки для нового сценария и киношные шуточки, понятные только «носителям» языка, кроме того, Алленовская язвительная событийка не приобрела-таки характер общепланетарный, а осталась сугубо американской, а нет ничего более непонятного, чем национальная сатира. Посему я не перестану любить Аллена и не перестану любить книги. И это будут две разные любовии, свободные друг от друга и не требующие никакого притяжения.