Кто это маячит там впереди? Такой несимпатичный. Даже какой-то горбатый. Это предвторник, поствоскресенье, первонедельник. Угрюм-день. Чумной. Он первый, и сам страдает.

Слово «понедельник» дословно как «после недели». Кстати, «воскресенье» раньше принимали за «неделю». Скука!

Что после недели может случиться хорошего, окромя биоритмов, запрыгнувших друг на друга? В такие понедельники обычно ничего толкового не выходит: так, глина, целлюлоза — неоформившийся зачаток цели на вторник.

А когда за окном 18 с минусом, начинаешь воскрешаться в субботу вечером: лечь пораньше, засыпать кофе заранее, приготовить одежду. Однако в 00.00 что-то на космическом уровне переворачивается и становится гнусавым, несимпатичным понедельником в городе, по которому ты пойдешь в первый свой рабочий день.

В этом городе сумрак, в этом городе вечернее утро. Поэтическое. Почитаем:

«Адище города окна разбили на крохотные, сосущие светами адки́»

В.В. Маяковский

Во всей этой маяковщине мне нравится первое слово своей крепостью и изобретательностью. Конечно, степень жестокости и гнета в нем предельная, однако в первое на десяте января оно мне кажется даже мягким для всех моих дел: того, сего, пятого и десятого.

Вернемся ко Владимиру, который в раннем Москву как город, урбанизированный до костей, ненавидел. В Петербурге такая ненависть зародиться не могла бы, здесь скорее про звезды, про карту студня, а вот девИца — это Москва. Да.

И всё-таки раздражающего в городах численностью более 300 человек много: дистанционка, например. «Выпустите детей!» / «Не выпускайте!». А тем временем дети в психологической бездне необъяснимого нежелания выйти из комнаты. И теперь их придется выколачивать из нее. Даже и не решить, что хуже: физическое сидение или психологическое. Всё горько.

Однако где-то на удаленке замаячила весна: самая большая четверть обернется капелью, самая короткая — последним звонком, самый последний понедельник — летом.

Надо только увидеть то, что после, то, что пока лишь будущеее.